Начало
Влюблялся
- до самозабвенья,
о чем-то грезил вновь и вновь,
и вдруг, как самоотреченье,
а может - самоутвержденье -
явилась главная любовь.
В ней -
не ищу душе покоя,
мне треволнения родней.
Пусть будет жизнь моя такою,
Чтоб не жалеть сгоревших дней.
Где все
пронизано желаньем,
где все - живой, азартный труд -
туда меня мои мечтанья,
как одержимого, ведут.
И буду
счастлив непременно,
не внемля трезвым голосам,
когда ревнивой Мельпомене
все, что имею, я отдам.
1947
Репетиции
Словно
строгому Богу петиции -
репетиции, репетиции...
Молим Господа
каждым мгновением -
снизойти,
озарить вдохновением.
В душу
роли проникнуть пытаемся,
совершая волшебное таинство,
вроде - текст ролевой произносим,
а подспудно - Всевышнего просим.
Но при
этом, замечу я кстати,
не твердим ни молитв, ни заклятий,
имя Господа
не произносим,
но - почти бессознательно -
просим.
Кто ты,
Бог?
Может быть - подсознание? -
Оживи
хладнокровное знание!
Кто ты, Бог?
Может быть - интуиция? -
Озари,
помоги в репетиции!
Актрисе
Гляжу
в глаза твои,
как в сумрак южной ночи,
и вижу звездный свет глубинной
чистоты.
В нем -
молодость твою питающий источник,
о чем пока еще едва ли знаешь ты.
Гляжу
в глаза твои,
бездонные, как память,
что не осознана до времени тобой,
но светит из глубин
огнями-маяками,
зажженными в тебе неведомой судьбой.
Гляжу
в глаза твои,
с разрезом диковатым,
под крыльями бровей, раскинутых в
полет -
и верится порой,
что искони была ты,
что прошлое в тебе - нетронуто живет.
Когда
же ты идешь
танцующе и звонко,
пластичностью своей фантазию дразня
-
я вижу легкий шаг
веселой амазонки,
слетевшей наскоку с горячего коня.
Я
вижу вдруг тебя
античною гречанкой,
взглянув со стороны на тонкий
профиль твой, -
как будто ты стоишь
над морем спозаранку,
в танаисском порту, на башне вековой.
А ты
зовешь себя
казачкою донскою,
короткий, по родству, анализ совершив,
и ровно ничего
тебя не беспокоит -
ни экзотичность снов, ни странный зов
души.
А ты
живешь себе
в мечтаниях актрисы,
не зная до конца, что властвует тобой...
Гляжу в глаза твои,
как в темные кулисы,
и с любопытством жду коронный выход
твой.
25
октября 1991
Актерское
пожелание
*
* *
Природа
миллионы лет корпела,
творя венец земного бытия,
и вот на свет, из рук ее умелых,
один из многих - появился я.
Не
гордость производственной эстетики,
штампованно-блестящий ширпотреб,
а подлинное чудо кибернетики -
всей жизни
собирательный портрет.
Один из
многих, но неповторимых,
как претворенье сказки наяву.
И вот - дышу,
смотрю на все, что зримо,
питаюсь и расходуюсь...
Живу!
Кипят во
мне процессы трудовые -
живой, запрограммированный ход,
и на мои желания любые
покорно сердце силы отдает...
Природа
что-то доброе хотела,
творя венец земного бытия,
и, может быть, что сделать не сумела,
надеялась - как сын, сумею я.
Не потому ль, вздыхая сокрушенно,
глядит она за мной из-под руки,
мол - неужели, дурень несмышленый,
растратишь ты себя
на пустяки?
*
* *
Бывает
так, что вдруг приснится вам
давно искомое решение,
когда внезапно интуиция
очнется
и придет в движение.
Не сверхъестественность,
не мистика -
непокоренные возможности.
Мигает вспышками эвристика,
запеленговывает сложности.
Гудят глубины
подсознания
из-под глухой брони потенции.
Там, как миры - догадки, знания,
туманные реминисценции.
Там ярких образов
скопления,
мечты - как поросли зеленые,
там краски,
звуки,
вычисления,
запасы сил нерасщепленные.
И человек томится, мается,
нося незримые богатства,
и сам себя раскрыть пытается,
до своего ядра добраться.
Как часто, истощив
терпение,
бесплодно он смежает веки...
Каким ключом,
каким умением
помочь свершиться человеку?
* * *
Кто
будет жить потом, спустя века,
кого зовем мы нашими потомками
-
от нас течет к вам времени река
живыми, многоструйными потоками.
Бывало - мы тонули
в глубине,
борясь с бедою до изнеможения,
и выплывали на крутой волне,
как образное жизни выражение.
Река течет - и
пропадет наш след,
размытый своевольными потоками...
И что сказать грядущему в ответ? -
Мы тоже были чьими-то потомками!
1966
* * *
Время
фантастических открытий
и заболтанных великих истин
утопает в электронном быте,
в жадности телес,
в разбойном свисте,
в торжестве космических полетов,
в изощренном человечьем свинстве...
Матерь божья, до
чего дошло ты,
противоположностей единство!
* * *
Живет
во мне таинственная вера,
что прошлое не исчезает - нет!
Что где-то рядом,
за воздушной дверью,
спокойненько горит былой рассвет,
те дни идут знакомой чередою,
как будто незнакомые,
опять
мне предлагая то же испытать,
что было,
было некогда со мною...
И будет мне когда-нибудь
возможно,
без видимых усилий, без потерь
чуть приоткрыть загадочную дверь,
войти туда на время осторожно.
Я самого себя
увижу там,
и грустновато станет мне, конечно,
с самим собой пройдусь по всем местам,
где было мне когда-то интересно,
и, отошедшим,
расскажу дружкам
о том, что им осталось неизвестно, -
про нынешние наши
чудеса,
которые для нас привычны стали...
А вот об этом я скажу едва ли -
что исторически
попали мы впросак,
что вышло все не так,
как мы мечтали.
Нет,
не свершился справедливый мир,
где человек и счастлив и прекрасен,
а тот, который сотворили мы -
жесток и беспримерно безобразен...
Я утаю решительно
одно,
я никогда их этим не ударю -
что им, ребятам, было суждено
сгореть
в военном мировом пожаре...
Со всеми обо всем
поговорю
внимательней,
не торопясь куда-то,
и уж теперь спокойно рассмотрю,
что упустил из виду я когда-то.
А что-то, может,
сделаю не так,
как делал сгоряча, - теперь исправлю
все промахи свои... Теперь оставлю
я безответно даже травлю,
как незначительный пустяк...
Но главное,
пожалуй,
что – увижу.
Я снова все увижу,
рассмотрю
подробней и, как только можно, ближе,
потрогаю,
пойму,
поговорю...
июль 1995
*
* *
Сверкая
брызгами фонтанными
и семицветьем взоры радуя,
миниатюрная, карманная –
играет в летнем парке радуга.
Красивым чудом
удивленные,
в единый круг вниманьем слитые,
над нею головы зеленые
склонили вниз каштаны с липами.
О всем имея
представление,
весьма напопуляризованный,
и я на светопреломление
смотрю наивно и взволнованно.
Махнуть бы вдруг
рукой на физику,
и, затаив восторг неистовый,
из водяной эквилибристики
удачно выхватить огнистую,
поднять в ладонях
по-язычески
и понести сквозь все мотания,
как символ радости магический,
ее веселое сияние!
*
* *
Лупит
дождик слепой,
с пузырями на лужах,
отраженное солнце
пытаясь залить,
только солнце опять
выплывает наружу,
серебря дождевую
прозрачную нить.
Густо брызги летят,
от дождя или солнца –
в толкотне бестолковой
пока не понять,
будто кто-то стоногий
по лужам несется,
сам себя в этой гонке
стремясь обогнать.
Кто кого победит?
Мы – болельщики схватки,
из укрытий, смеясь,
за борцами следим.
Солнце, в лужи ныряя,
устало порядком,
да и дождь ослабел,
расползаясь, как дым.
Нашумели,
набрызгали,
порасплескались –
ни тропы, ни травинки
сухой не найдешь, –
разошлись полюбовно,
скрывая усталость,
но упарились оба –
и солнце, и дождь.
*
* *
От
капель вздрагивают листья...
Неспешный дождик за окном
шуршит в саду пробежкой лисьей,
да как медведь рокочет гром.
А может грузовик
тяжелый
подъем натужено берет,
а может бьет струею желоб? –
спросонья кто их разберет!
Спросонья
горестно и зябко,
верблюжий ворс щекочет нос.
И вот опять на мягких лапках
куда-то сон меня понес...
Ах, если бы
вставать не надо,
пяток минут еще вздремнуть!
И кажется, что детство – рядом,
лишь стоит руку протянуть.
*
* *
Заложена
ракушником страница,
и, словно лошадь, взмыленный прибой
грохочет, набегая, пузырится
и увлекает гравий за собой.
Салатно
взбаламученное море,
оно сегодня – будто с молоком,
а горизонт
протянут далеко
бутылочно – лоснящейся прямою...
Как в забытьи – я
слышу пляжный гул,
транзисторы, и чей-то смех, и вскрики...
И вижу все, и словно бы заснул,
в самом себе оцепененьем скрытый.
Сухую спину
стягивает соль,
от теплоты слипаются ресницы,
и сколько эту книгу ни мусоль -
глаза никак не смотрят на страницы.
Так может длится
пять минут и час,
и вдруг очнешься, будто бы разбужен...
И нудно и томительно из нас
выходит перенапряженье буден.
Тогда пойму, что
отдых – наяву,
когда, как ненавистную обузу,
я плен оцепененья разорву
и ринусь в море
беспокойным грузом!
*
* *
Проскакали
по палатке
первых капель птичьи лапки...
Еле слышные вначале –
затоптались, застучали,
побежали сверху вниз,
чистой струйкой полились!..
Если все у вас в
порядке –
хорошо лежать в палатке,
хорошо в потоке шума
о своем о чем-то думать
и вдыхать, брезент задрав,
свежий запах мокрых трав.
За палаткой –
влажный ветер,
грохот моря вдалеке.
Этот дождь сгустился в вечер,
набежавший налегке...
Дождь прошел,
умчались тучи,
сумрак кончился сияньем,
снова брызнул солнца луч, и –
прояснились расстоянья.
Над палаткой пар
дымится,
легким маревом струясь...
Может многое не
сбыться,
может разное случиться,
но – едва ли утомится
родственная
с жизнью связь!
* * *
Море
спит,
как наигравшийся
зверенок,
убаюканное влажной тишиной,
только изредка,
встревожено, спросонок
бьет о пирс бетонный
лапой водяной.
Расплываются,
как масляные пятна,
отраженья огоньков и дальних звезд...
Этой ночью
все до странности понятно,
мир огромный
до обыденности прост.
Вдруг
нахлынула
прозрачность озаренья,
обнажила разом корни всех начал,
–
почему же я
своим обычным зреньем
этой ясности вокруг
не замечал?
Не
секрет ведь,
что любые в мире тайны
неизбежности причин подчинены,
и бессонницы ночные
–
не случайны,
как открытие
вины иль глубины...
Помогите
ж мне,
терпение и воля,
не сдаваться мелочам и суете! –
Море спит,
невозмутимое, живое,
мерно дышит
в необъятной темноте.
Вечным
двигателем
кружит мирозданье
и, по-звездному таинственны,
легки,
в темном парке,
где окончены свиданья,
загораются и гаснут
светляки.
1970
* * *
Алые
каны, цветы – великаны,
вас не сорвешь, не поставишь в
стаканы,
в скромном букете друзьям не
подаришь, –
греются ночи на вашем пожаре.
Южные
ночи, продрогнув на море,
тянут ладони на пламя немое...
Только
меня ваше пламя не греет,
не разгоняет душевной мигрени.
Видится в алости, в листьях тяжелых
что-то нездешнее, что-то чужое.
В
гордый покой, в молчаливость одеты –
вы не пришельцы с далекой планеты?
Или, при звездах мерцая багряно,
вы – это чьи-то застывшие раны?
Мокрый
туман наползает на листья,
канам под утро – росою налиться...
Непроницаемы, как истуканы,
алые каны,
цветы-великаны
* * *
Море
за кленами
встало забором,
серым забором с секретным запором.
Что
там,
за полупрозрачной стеною?
Море в загадки играет со мною.
Зыбкие
блики,
глубинные тени,
плавных изгибов переплетенье...
Что-то
такое за этим таится,
что-то живое –
не хочет открыться.
Близкие
дали,
далекая близость
веют оттуда в дыхании бриза...
Только
в стене
не нащупать калитки,
не подобрать золотистые слитки,
те, что
при солнышке
что-то такое
сыплет с забора нам щедрой рукою.
* * *
Шелест
волн игрист и сочен.
Лоск магнолий,
Запах роз...
Ясноглазый город Сочи
встал у моря в полный рост.
И
сияет, как под глянцем,
в темной зелени листвы,
изукрашенный румянцем
человеческой молвы.
Сочи,
Сочи...
Свежесть моря,
Ласка солнца, неба синь, –
я молве охотно вторю:
город Сочи
–
рая сын!
Хорошо
лежать на пляже,
будто в детстве у реки, –
по воде прозрачной пляшут
золотые светляки,
на ресницах
–
солнца пряжа,
чуть вздремнешь - и снятся даже
корабли и маяки...
А
на пляже разговоры -
про различные края,
про полярные просторы,
где ни разу не был я.
Загорают
северяне
без огрехов, под орех, -
и приходят ранней ранью,
и уходят позже всех.
Чем
не выход на работу? -
Ежедневно. В день любой.
Брызги волн - как капли пота
над смеющейся губой...
И,
такое заприметив,
анекдот легко понять,
что, мол, сочинские дети
в сочиненьях школьных метят
отдыхающими стать!
1965
* * *
Выходит
из зелени свет,
поглощенный за
лето,
свое отработал –
и вновь получает свободу,
и столько вокруг
золотисто-багряного цвета,
а брызги росы
–
будто капли рабочего пота...
И
солнце на листьях
с удвоенной силой лучится,
остылое в меру,
приятно усталое солнце,
и в осень глядится
–
как будто собою гордится,
а осень прядет
паутинок льняных волоконца.
А
осень прядет
серебристо-прозрачную пряжу,
ярка и нарядна,
как будто на праздник одета.
У осени праздник,
прощально-отчаянный праздник,
и радостно это,
хоть жаль нам сгоревшего лета
1965
* * *
Этот
день –
как подарок синоптиков,
упакованный в
солнечный блеск, –
веселит просветленною оптикой
облаками протертых небес.
Обнимает
по-летнему ласково,
морось осени с веток стряхнув,
озаряет прощальными красками
опустелых аллей тишину.
Спозаранку,
простясь с этажами,
напоследок в одном пиджаке,
как на пленку –
снимаю глазами
все, что близко,
и что вдалеке.
Я
объят ненасытною жадностью
всю несметную зримость объять,
разгадать кибернетику радости,
неизбежность печали понять...
Хочешь,
ветер –
рассыпься крупчаткою,
листья осени в зиму гоня, -
я надолго богат отпечатками
родниково-прозрачного дня.
Даже
пусть изведешь непогодой,
что подчас невезенью сродни,
но я знаю
–
на складах природы
есть в запасе хорошие дни.
