Подобие пролога
…В городе становилось
все тревожней и опасней. Тотчас после
вывода Российских войск с территории
Чеченской республики, в первую же ночь,
были разграблены воинские склады с
оружием и боеприпасами, гремела
беспорядочная стрельба, вспыхивали
пожары… Почему содержимое складов
было оставлено военным командованием
– не знаю. Бронетранспортеры и авиацию
генерал Дудаев сразу же забрал в свою
гвардию, пополненную выпущенными им из
тюрем зэками. По городу бродили
вооруженные автоматами и пистолетами
люди, оружие было даже у подростков.
Начались грабежи и убийства… Не только
по вечерам, но и днем стало небезопасно
ходить по городу. Меня трижды
останавливали и забирали все мои
карманные деньги, как-то даже не
побрезговали пишущей шариковой ручкой.
И только однажды здоровенный, по
зэковски одетый мужчина, потребовав
денег на опохмелку, брезгливо вернул
мне мои жалкие «хлебные» рубли:
– На это не опохмелишься…
Одним из первых был
убит ректор университета В.А.Кан-Калик,
в молодости – артист нашего
Республиканского русского драмтеатра
им. М.Ю.Лермонтова. Его убийство
потрясло интеллигенцию города…Он и
его друг, кандидат филологических наук
А.Очман много писали о театре,
постоянно бывали на наших юбилейных и «семейных»
вечерах, как самые близкие нам люди…
Однажды, летним днем, я
встретил на улице жену А.Очмана. Она шла
в слезах, не сдерживая рыданий.
–
Что с вами? – спросил я ее.
–
Уезжайте отсюда, уезжайте немедленно!
– воскликнула она, схватив меня за руки,
как будто ища опоры, и, переведя дыхание,
продолжала:
–
Я пошла сейчас к своим друзьям, – она
назвала их фамилию, – а они все
зарезаны, вся семья… Ужасно… Уезжайте!
– повторила она на прощанье с
отчаянием.
Вскоре они с
мужем уехали в Пятигорск.
Актеры наши стали
поспешно перебираться в другие города,
труппа таяла… Художественный
руководитель театра Л.Х.Куразова
попала в автоаварию, получила тяжелую
травму позвоночника, и муж-предприниматель
увез ее в Москву, положил в больницу.
Заместителя министра культуры А.Г.Митрофанова
убрали из министерства и назначили
нашим директором.
Спектакли в помещении
театра прекратились – по вечерам
население боялось ходить по городу.
Кроме того – здание театра заняла
оппозиция генералу Дудаеву, нам
оставили для подготовки концертных
программ одну из репетиционных комнат
и кабинет директора. Днем мы
репетировали и ходили с концертами по
учебным заведениям, которые еще
продолжали действовать.
Перед зданием театра
ежедневно шли митинги оппозиции,
шумела возбужденная толпа мужиков-чеченцев
– от стариков до подростков. Все это
охраняли незаметные часовые. Они
укрывались даже на крыше театра, чтобы
вовремя заметить, если от площади перед
бывшим Обкомом партии, где засел со
своим штабом генерал Дудаев, вдруг
пойдет отряд дудаевцев с целью
разгрома оппозиционеров. Там, на
площади, тоже бурно митинговали. Иногда
оттуда налетали военные джипы с
вооруженными дудаевцами, открывалась
стрельба. В одном из таких налетов
погиб племянник генерала Дудаева…
В стеклянных стенах
вестибюля и верхнего фойе театра
появились дырки от автоматных пуль. Мы
их рассматривали, выходя осторожно в
фойе во время репетиционных перерывов.
Нас удивляло, что сами стекла не
разбивались… Электричество в здании
театра было отключено, двигаться по его
темным коридорам стало опасно – там
могли быть заложены мины с растяжками
кем-нибудь из проникнувших дудаевцев.
Всех, проходящих в
здание, проверяли тщательно, даже нас –
но потом узнавали в лицо и зная, что мы
артисты, радушно пропускали без
проверки…
Выдача зарплаты
прекратилась. Только изредка А.Г.
Митрофанову удавалось достать для нас
кое-какие деньги. Чтобы хоть как-то
прожить, мы с женой, Марией Михайловной,
продавали все, что покупалось –
ставшую лишней посуду, мои столярные и
слесарные инструменты, серебряные
безделушки. Я сдавал книги из своей
библиотеки в книжный магазин и получал
какой-то процент после их продажи.
Однажды утром, когда я
в скверике ожидал открытия книжного
магазина, ко мне подошел известный
чеченский поэт и прозаик Магомет
Сулаев. У меня с ним были очень хорошие,
почти дружеские отношения. Это был
седой, полноватый человек светлой души
и природного благородства… В
последнее время он печатал в местных
газетах короткие исторические притчи о
высоких этических обычаях чеченского
народа, которые в настоящее время
преданы забвению… Он хоть как-то
пытался остановить процесс одичания,
морального падения своих
соплеменников…
Он поздоровался,
спросил о жизни, о том – зачем я здесь. Я
ответил, показав на свой портфель,
набитый книгами, что вот – сдаю в
магазин книги, чтобы получить хоть
какие-то деньги. Он ответил задумчиво:
– Мне тоже надо заняться этим…
Его кто-то окликнул. Мы
обернулись. Невдалеке стоял поэт,
председатель республиканского Союза
писателей Шайхи Арсанукаев –
невысокий, щуплый, тоже седой и
удивительно скромный человек. Мы
издали поздоровались.
–
Иду! – ответил ему Сулаев и, сказав мне,
что они спешат на какое-то собрание
интеллигенции по поводу теперешних
событий, торопливо зашагал к
Арсанукаеву. Я прощально помахал им
вслед – и больше никого из них не видел.
Сулаев вскоре умер – не выдержало
сердце происходящего, а об Арсанукаеве
– ничего не знаю, даже не знаю – жив ли
он сейчас… Но у меня есть их книги,
которые я храню бережно.
Трудно стало доставать
хлеб. Приходилось бегать по магазинам в
поисках его, выстаивать длинные
очереди, а когда хлеб привозили и дверь
магазина открывалась – все, как
сумасшедшие, лезли в нее, безжалостно
давя слабых…При мне однажды, в дверном
тамбуре, так сдавили друг друга, что
потерял сознание молодой парень. Его
еле выволокли из тамбура обратно на
улицу, на воздух, – в магазин
протолкнуть было невозможно.
Часто по таким
очередям мы мотались с Магометом
Цицкиевым, великолепным актером
ингушского театра. Его жена, Роза
Хасановна, полуингушка-полуукраинка,
была актрисой нашего театра, и у нас
давно наладились с ними хорошие,
уважительные отношения. Однажды утром,
когда мы с ним стояли у хлебного
магазина, рядом с нами остановился,
проходя мимо, Руслан Элаудинович
Сайханов, бывший руководитель отдела
культуры при Обкоме партии. Как обычно
– с мягкой иронией поздоровался,
спросил:
– За хлебом?
– За хлебом, – ответили мы.
– Трудно приходится?
– Да, нелегко…
–
Зато свободными стали, суверенными, –
жестковато сказал он и, пожелав нам
удачи, пошел дальше…
Трудно,
голодно было всем – и русским, и
чеченцам, и всем другим.
В соседнем с нами
микрорайоне изредка стала появляться
машина, загруженная хлебом. Ее хозяин,
чеченец, видимо предприниматель, сам
раздавал этот хлеб вначале несмело
подходившим старикам, женщинам, детям.
Раздавал бесплатно, всем подряд.
Да, наряду с
грабежами и убийствами – было и такое…
Летом 1993 года нам с
женой стало ясно, что мы в Грозном не
выживем. Надо было уезжать. Но куда, как,
и на какие деньги?
Уже уехавшие
театральные товарищи приглашали нас в
Краснодар, в кубанскую станицу
Новоивановскую, в Пензу, в Москву…Но
вот пришло письмо от сына Бориса, из
Тюмени. Он и вся его семья звали нас к
себе. И начали мы думать, как же
совершить наш переезд…
К тому
времени у нас, в нашем подъезде,
появились новые соседи.
На нашем этаже
поселился с женой-студенткой Юминой
молодой ингуш Муса Гадаборшев, а через
этаж выше – чеченец Иса с женой. Им надо
было устраиваться на квартирах, и они
часто обращались ко мне за
инструментами, шурупами, гвоздями. У
меня всего этого было достаточно, ибо
все свои домашние поделки делал я сам.
Так
завязались хорошие соседские
отношения.
Иса с женой переехал
сюда с женой из Сальских степей
Калмыкии, где они были на заработках.
Иногда он снова ездил туда, привозил
оттуда мясо, часть которого бесплатно
отдавал нам. Хорошо зная, что вокруг
идут грабежи и убийства, жена Исы
однажды крикнула сверху:
–
Тётя Мария, если на вас будут нападать
– кричите нам громче, Иса пистолет
купил, поможет!
Почти так же
сказала нам Юмина:
– У Мусы автомат есть, так что вы
не стесняйтесь, кричите, если нападут…
Дверь у нас, как и у
всех, была в сущности картонной,
крепкий чеченец мог вышибить ее одним
ударом ноги. На ночь, закрыв замок, мы
заставляли ее стульями, гладильной
доской, чтобы загрохотало, если
ворвутся. А потом я сказал жене:
– Ведь они все равно стрелять
будут… Тогда зачем просыпаться на
грохот, пусть лучше сонных стреляют, не
так страшно…
Она
согласилась, но потом все равно
сооружала на ночь нашу баррикаду.
Муса часто заходил к
нам звонить по телефону, Юмина тоже –
Муса наказал ей учиться у «тёти Марии»
кухонным делам, учиться готовить
вкусно. Бывали у нас отец, мать, сестра
его и брат – вся семья.
Им пришлось покинуть
свой дом в Пригородном районе Северной
Осетии, когда там начались кровавые
события из-за территории района между
ингушами и осетинами. Теперь они
занялись своим устройством на новом
месте и торговыми делами, чтобы
обеспечить себя.
Я решил довериться
Мусе и попросил совета, как осуществить
наш переезд в Тюмень. Он, во-первых,
предупредил, чтобы мы о нашем переезде
никому не говорили и не выписывались с
квартиры, потому что грабили и убивали
в первую очередь именно тех, кто
собирался уехать и уже выписался –
значит как бы перестал быть жителем
Чечни, сам поставил себя вне закона. Но
сняться с пенсионного учета было
необходимо, и мне удалось без проблем
сделать это.
И главное – деньги на
все нужды переезда он тратил свои, сам
взял на вокзале билеты для нас, сам
загрузил контейнер частью наших вещей (холодильником,
телевизором, одеждой, моими книгами в
разборных стеллажах), сам отвез все это
в Назрань и от своего на мое имя
отправил контейнер в Тюмень. Взамен, за
его труды и траты, я оставил ему нашу
квартиру для их семьи, с распиской, что
разрешаю им жить в ней во время нашего
отсутствия, оставил нашу мебель,
пианино, музыкальную аппаратуру.
В театре я подал
Анатолию Георгиевичу заявление о с
воем уходе, он отдал мне трудовую
книжку, и мы еще долго сидели с ним,
грустно поникнув – нам с ним так часто
приходилось вместе делать разные
театральные дела, ездить и по
республике и в Осетию на юбилеи,
творческие форумы, когда он был
заместителем министра, а я парторгом
театра. Продолжалось это двадцать два
года…
Я спросил его:
– Почему вы не уезжаете?
–
Куда? – с горькой усмешкой спросил он,
– Родных у меня нет, а жена местная, и
дочери еще маленькие…
Теперь с ним, без меня,
оставались главный художник театра
заслуженный деятель искусств
республики Александр Сновинг, народный
артист РСФСР Владимир Белоглазов,
артисты Герман Булушев, Элеонора
Карпенко, Светлана Хомская, Наташа
Гоголева., помощник режиссера
Валентина Криволапова, еще несколько
человек из технического состава и
бухгалтерии.
Исчезал, собственно –
уже исчез хороший театр, где когда-то
блистали яркие актеры, шли
захватывающие спектакли, гремел
аплодисментами зрительный зал… Театр имени Михаила Юрьевича Лермонтова, что особенно согревало наши сердца.
Вскоре и оставшиеся
актеры разъехались, директор оказался
без творческого состава. Впоследствии
мне рассказали, что он был обвинен в
шпионаже в пользу России, его забрали,
долго издевались над ним и расстреляли…
Когда наш контейнер
был отправлен – Муса сам отвез нас на
вокзал, посадил в купе, где было уже два
молодых человека – чеченец и ингуш.
Муса представился им и попросил:
– Ребята, эти старички – мои
друзья, вы будете вместе ехать до
Москвы, поберегите их, помогите им
доехать благополучно.
– Хорошо, – приветливо
улыбнулись парни, – Располагайтесь!
В коридоре появился
патруль – чеченцы в камуфляжной форме
и с автоматами. Мы с женой напряглись,
но старались держаться спокойно. Они
проверили документы у парней, затем
обратились к нам. Я подал наши паспорта.
Они сразу же посмотрели, выписаны ли мы,
– штампов о выписке не было.
– Куда же вы едете? – спросил
старший.
– В Тюмень к сыну, повидаться надо…
Они внимательно
посмотрели на два наших стареньких
чемодана, помолчали, переглянувшись.
Такие чемоданишки им проверять,
очевидно, не захотелось. Старший отдал
мне паспорта и грубовато спросил Мусу:
– А ты чего тут?
– Провожаю, – беззаботно ответил
Муса, и они потопали в другой вагон.
Муса весело подмигнул
нам – мол, поняли, почему я советовал не
выписываться? Мы на прощанье тепло,
благодарно обнялись с ним, и он
поспешил из вагона…
Когда поезд, наконец,
тронулся, у нас отлегло от сердца.
Впереди была Москва, а затем – Тюмень,
родные люди…
Мы, уже спокойно и
деловито, разложили вещи, застелили
кровати и уселись, глядя в окно вагона.
Мы с женой молча прощались с Чечено-Ингушетией,
в которой так хорошо, интересно прожили
двадцать два года…
Парни сдержали свое
слово, всю дорогу были с нами
почтительны и предупредительны. Они
рассказали о себе. Чеченец Леча после
летних каникул возвращался в Москву, в
свой институт, к началу учебного года.
Ингуш Умар ехал далеко, в Томск, к брату,
который занимался там торговлей.
Леча
внимательно поглядывал на меня и вдруг
сказал:
– Мне знакомо ваше лицо…где-то я
вас видел.
–
Мы же актеры, – ответил я, – видели вы
меня в каком-нибудь спектакле, в театре,
или по телевидению, – я часто выступал
там…
–
А-а…Да, верно. Но здесь вы какой-то…другой,
– деликатно сказал он.
Я
подумал: «Еще бы! Без грима, да еще после
всего пережитого…»
Вот так мы ехали, мирно
и приятно, чеченец, ингуш и двое русских,
и словно совсем не думали о том, что
происходило в только что оставленной
Чечне и к чему это вело. Во всяком
случае – мы об этом не говорили…
И вот, 3 октября 1993 года
– мирный и шумный город Тюмень,
взволнованность при встрече на вокзале
с сыном, внуками, племянниками… Потом
– притирка к совместной жизни в одной
квартире семьи сына и нас, хлопоты по
оформлению наших документов…
На улице Республики, на
тумбах, я увидел афиши об открытии
сезона в Государственном театре драмы
и комедии – так теперь он именовался,
наш прежний облдрамтеатр. Ведь мы с
женой работали в нем с пятидесятого по
пятьдесят четвертый год!
Я пришел на открытие.
Показал при входе мое грозненское
театральное удостоверение, сказал:
–
Я актер из другого города. Можно
посмотреть ваш спектакль?
–
Билетерша подозвала молодую женщину-администратора.
–
Вы актер! – приветливо улыбнулась она,
посмотрев удостоверение, – Из города
Грозного… Приходите к нам работать!
Я поблагодарил ее,
приняв это предложение за шутку. Мне
было шестьдесят девять лет! От актеров
такого возраста уже стараются
избавиться, а не принимать их на работу.
Я прошел в заполненное
зрителями фойе. Было немножко тревожно,
радостно и грустно. За последнее время
я уже отвык от такой праздничности,
яркой людности театрального фойе,
подумал – а что же сейчас творится там,
в нашем грозненском театре…
–
Вы случайно не Панов… Вениамин
Данилович? – кто-то вывел мня из
задумчивости неожиданным вопросом.
–
Да… Но… – я замялся, глядя на
бородатого, длинноволосого человека,
вроде бы совсем незнакомого мне.
– Не узнаете… Я Александр
Ческидов, работал у вас в Грозном когда-то.
Я встрепенулся…Саша
Ческидов! Совсем молодым, только что
окончившим Омскую студию, он приехал в
наш театр. Несколько лет работал
увлеченно, интересно, потом убыл с
нашим директором, которого перевели во
Владивосток, в краевой драмтеатр. Я
слышал, что впоследствии он стал
тюменским артистом, но постоянно занят
в киносъемках – и совсем не ожидал
встречи с ним. Да и как бы я мог узнать
его, прежде стройного юношу, в этом
бородатом и уже с проседью в волосах
человеке!
Заговорили мы взахлеб,
перебивая друг друга. Он коротко, как бы
отмахиваясь, отвечал на мои вопросы и
больше спрашивал сам: как там, в Грозном,
где прежние товарищи, как я оказался
здесь? И когда я рассказал все, он
воскликнул:
–
Так вам надо работать здесь! Да! – он
отметил мое ошарашенное, нерешительное
состояние, – Вас возьмут, такие актеры
здесь нужны!
И заявил, что
сам завтра представит меня директору
тюменского театра.
Я шел на эту встречу с
неловкостью, не веря, что действительно
нужен здесь. Директора я увидел еще
вчера, на сцене, перед началом
спектакля. Он говорил об успешных
летних гастролях театра в Новгороде и
Петербурге, о планах на новый сезон…Был
он красив, мужествен, элегантен.
Держался свободно, говорил легко и
веско, уверенный в добротности своего
театра. Спектакль – «Чудеса
пренебрежения» Лопе де Вега – мне
понравился. Я сам когда-то играл героя
этой пьесы, и сейчас меня захватила
свежесть сценического решения
спектакля, живая, не наигранная яркость
образов, слаженность и задор
актерского исполнения. Сразу же
запомнились актеры Анатолий Бузинский,.
Владимир Орел, Сергей Белозерских и,
конечно же, очаровательная,
величественно-властная Татьяна
Пестова…
С Орлом я только что
столкнулся в актерской раздевалке. Я
узнал его и поблагодарил за вчерашний
спектакль, сказал, что мне понравилось
его исполнение роли комедийного
соперника героя. Он на полном серьезе,
пряча юмор, лихо спросил:
– Правда, я хороший артист?
–
Конечно! Плохого актера с первого же
его выхода аплодисментами не встречают,
– ответил я. А его появление на сцене
вызвало дружные, бурные и радостные
аплодисменты всего зала. Впоследствии
мы подружились с ним.
Саша Ческидов встретил
меня в вестибюле и повел в директорский
кабинет, представил директору.
Владимир Здзиславович
смотрел на меня с любопытством, начал
расспрашивать, особенно о Чечне, потом
спросил:
– А как у вас с жильем?
Я ответил,
что живем у сына. Поговорили еще
немного – и он заключил:
– Несите заявление, свои
документы, возьмем вас, работайте.
Главного режиссера в
театре не было – директор сам решал все
основные вопросы деятельности театра.
Поразила простота и легкость
зачисления меня в театр…Конечно,
помогло то, что обо мне говорил Саша
Ческидов. Когда вышли из кабинета, я
поблагодарил его – он отмахнулся:
– Да ну, чего там…
На
протяжении всего первого сезона меня
вводили в старые спектакли.
Мое актерское
возрождение началось с «Дикаря»
Алехандро Касона. Это было
действительно возрождением, я был
совершенно размагничен, сказались все-таки
последние два года в Чечне… Зажимало
то, что я вхожу в такой крепкий
актерский состав, волновало
возвращение на сцену, на которой когда-то,
тридцать девять лет назад, прошли
четыре года моей актерской молодости…
А вводился-то я не на такую уж сложную
роль Ролдана, но спектакль был
поставлен бывшим главным режиссером
Плавинским, легендою театра, и теперь
его самого попросили сделать этот ввод…
Мудрый Евгений Анатольевич прекрасно
понимал мое состояние, был мягок и
терпелив и постепенно возвращал мне
профессиональную уверенность. Я был по-настоящему
благодарен ему и моим новым товарищам,
партнерам по спектаклю – Анатолию
Бузинскому, Ирине Халезовой, Галине
Домниковой, Владимиру Ващенко… Они
сразу же стали считать меня своим, и это
снимало мою зажатость, освобождало
органику.
Последующие вводы – на
Каркунова в «Сердце не камень» А.
Островского, на Клебера Карлье в «Блезе»
К.Манье – окончательно оживили меня,
возвратили мне творческую форму.
На меня, как на нового
актера и, к тому же, прибывшего из Чечни,
наседали с вопросами и мои коллеги и
журналисты, пишущие о театре.
Телеэкран был
переполнен материалами о Чечне, о
происходящих там трагических событиях.
И вот я услышал, что одним из полевых
командиров стал Ахмет Закаев, актер
чеченской труппы, которого я довольно
хорошо знал. Отношения наши были
взаимно-уважительными, и я даже, как
парторг театра, приглашал его перейти в
нашу, русскую труппу. Он мог бы стать у
нас хорошим «социальным героем». По-русски
говорил чисто, выглядел великолепно,
имел отличное театральное образование...
Но он вежливо отказался. А когда
подошли очередные выборы председателя
Республиканского отделения Союза
театральных деятелей – он сам
предложил свою кандидатуру, пообещав
прекратить хищения финансовых средств
Союза. И члены Союза всех театральных
коллективов республики почти
единогласно проголосовали за него. Он
сдержал свое слово, хорошо руководил
работой нашего Союза, никогда не
проявлял враждебности к русскому
театру, а вот теперь – стал полевым
командиром у генерала Дудаева…
Я был поражен,
рассказал об этом всем нашим актерам,
кто меня расспрашивал, и даже в
очередном интервью. И в одной из
тюменских газет было напечатано
примерно так – вот, из двоих бывших
товарищей по профессии один спокойно
продолжает свою творческую работу в
Тюмени, а другой, в Чечне, добровольно
избрал другую долю, стал полевым
командиром и, возможно, уже погиб в
какой-нибудь перестрелке с
федеральными войсками…
Время показало, что
журналистка ошиблась – Закаев не погиб,
он занимал высокие посты в мятежной
республике, а в настоящее время,
задержанный Интерполом в Лондоне,
находится под судом за свои
преступления…
Я охотно
отвечал на все вопросы своих новых
товарищей, рассказывал о работе в
разных театрах, с разными режиссерами и
актерами, и кто-то из них
поинтересовался:
– Книгу воспоминаний не думаете
писать?
– Пока мне было не до этого, –
ответил я, – да и сейчас пока тоже…
Этот вопрос, после
очередного интервью, повторил
журналист Леонид Ткач. Я ответил так же
– и задумался. Я не знаменитость,
обыкновенный актер – что про себя
рассказывать? Но я уже пятьдесят шесть
лет на сцене, работал в разных городах и
театрах, в них было так много
интересных людей и отличных актеров, –
а может попытаться рассказать об этом?
И когда совсем недавно
вопрос был вновь повторен уже
предпринимателем, нашим спонсором
Юрием Хозяиновым – я решился и ответил:
–
Буду писать.
Продолжение
следует...
