Завязь
1
Когда
все это происходило – я не
задумывался, почему из нескольких
сильных желаний победило именно это:
стать актером! А ведь я мечтал быть
художником еще задолго до того, когда
впервые увидел театральный спектакль.
В старинном сибирском селе, в трехстах
семидесяти километрах севернее
Томска, где я родился в таком далеком
теперь 1924 году, коренные сибиряки-чалдоны
понятия не имели о театре. К нам
провозили только кино, само слово «кино»
таило в себе какое-то волшебство, к
тому же оно было созвучно названию
нашего села – Инкино… В этом чудился
какой-то таинственный знак, какое-то
непонятное родство… Сначала кино
было немым, потом, уже к середине
тридцатых годов, начали привозить и
звуковое. Денег «на кино» родители
почти не давали, их попросту на «баловство»
не хватало, и я старался попасть в клуб
всеми правдами и неправдами. Мы,
пацаны, заранее проходили в клуб (обычный
деревенский домик) залезали в углах
под скамейки и, дождавшись, когда все
зрители рассядутся и киноаппарат
застрекочет – осторожно вылезали из-под
скамеек… К сожалению, не всегда этот
номер удавался, иногда нас
выволакивали «на божий свет» и
выставляли за дверь клуба. Но когда
удавалось посмотреть фильм – я долго
ходил под его впечатлением, а в наших
ребяческих играх – бессознательно
подражал его полюбившимся героям. Так
– после фильма «Поэт и царь» я по
утрам, едва проснувшись, поднимался в
постели и, как раненный Пушкин, долго
целился в воображаемого, ненавистного
Дантеса… Мне страстно хотелось
застрелить Дантеса, всегда тянуло
попасть туда, в пространство фильма, и
не играть там какую-то роль (я об этом
еще не имел представления), а просто
находиться там, общаться с его
персонажами…
Еще в
мой дошкольный период к нам, на второй
этаж нашего дома, поселили сосланного
за что-то из Москвы Давида Марковича
Зеленского. Это был высокий, красивый,
обаятельный и добрый человек, всегда
веселый и деятельный. Но он очень
скучал по оставленным в Москве жене и
дочери и, очевидно, чтобы хоть немного
утолить тоску по дочери, стал
заниматься со мной по утрам, учить
читать, писать, считать… Однажды он
поручил мне выучить наизусть одно
стихотворение и, когда у нас собрались
наши сельские гости, он спрятал меня
за большую русскую печь и громко
объявил:
– Сейчас перед вами выступит
артист Вена Панов. Он продекламирует
вам стихотворение. Похлопайте ему!
И
мужики, сидящие за столом, стали
громко хлопать своими большими,
тяжелыми ладонями, а я, страшно
волнуясь, вышел из-за печи, поднялся на
вторую ступеньку лестницы, ведущей на
второй этаж, и оттуда, срывающимся
голосом, но громко, прочел заученное
стихотворение. Оно было о молодом
рабочем. До сих пор помню две
последние строчки:
Произнося
эти строки, я высоко поднял руку со
сложенной газетой, которую заранее
дал мне Давид Маркович. Мужики снова
захлопали, я поклонился им, побыстрей
положил газету на стол и выбежал на
улицу, к беззаботно играющей детворе…
Так состоялось мое первое публичное
выступление, так впервые, хоть и в
шутку, я был назван артистом, но ничего,
кроме ужаса преодоления
стеснительности, все это в моей душе
не оставило…
Когда
я начал учиться уже в четвертом классе
нашей школы, нам задали выучить
пушкинское «Уж небо осенью дышало…» А
осень, действительно, наступила уже,
была красивой и грустной, жалко было
пролетевшего лета – и меня захватили
пушкинские слова, захотелось вложить
в них мое настроение. Но я боялся, что
ребята будут смеяться, если я начну
декламировать «с выражением». И я
откровенно попросил их перед уроком:
– Ребята, вы только не смейтесь,
если меня вызовут рассказать
стихотворение…
Меня
учительница вызвала, и я, с усилием
проглотив свою проклятую
застенчивость, начал читать. Класс
замер… Это подхлестнуло меня, я
обнаглел и прочел стихи так, как мне
хотелось. Учительница с удивлением
смотрела на меня, потом сдержанно
похвалила, а впоследствии поручила
мне и еще старательной, тихой ученице
Куклиной читать вслух, по очереди, на
уроках литературы, книгу «Рыжик»
Свирского. Читали мы почти весь
учебный год. Одноклассникам это
чтение нравилось, история мальчика-сироты
захватила всех, а меня и Куклину – в
первую очередь. И было жаль, когда
книга подошла к концу. Но и это
необычное чтение не породило во мне
актерских мечтаний – очевидно потому,
что я не знал, что это такое – «актер»,
«артист», «театр»…
2
В
селе нашем произошла неожиданная беда
– оно почти полностью сгорело в
страшном пожаре. Сгорел и наш
двухэтажный дом. В малюсенькой
избушке, которую отец собрал из чьей-то
бани, трудно было разместиться
немалой нашей семье, и старшие сестры
мои стали разъезжаться. Одна из них,
Фаина, с которой мы очень дружили,
увезла меня с собой в Барнаул, чтобы я
там доучился в школе. И там, когда я
учился уже в девятом классе – я
впервые попал на театральный
спектакль…
Сестра
смогла купить мне билет только на
галерку. Зато сверху я хорошо видел
всю сцену – площадь перед Зимним
дворцом, солдат в шинелях, затем
коридор в Смольном, и вдруг появился
живой Ленин… Это поразило меня, как
будто произошло оживление
исторической личности. И совершал
такое чудо театр!..
До
сих пор я видел только кино, оно
завораживало, но было только игрою
света и тени, а тут – двигались по
сцене живые люди! И все же – пока к ним
не тянуло, кроме рисования появилось
новое сильное увлечение – поманила
романтика странствий по горам и лесам,
романтика геологоразведки…
Во
время зимних каникул я поехал в
Новосибирск, к другой сестре, Марии.
Она и муж ее Миша (так всю жизнь
ласково называли мы его) по моему виду
поняли, что нам с Фаиной, на ее
зарплату, приходится не сладко, решили
оставить меня у себя в Новосибирске и
срочно оформили мой перевод в
новосибирскую школу №79…
Так я
стал новосибирцем и начал изредка
ходить на спектакли ТЮЗа. Пока это
было просто развлечением. Но вот я
попал на спектакль «Сказка» Михаила
Светлова, в нем действовали
геологоразведчики, артисты свободно
жили той жизнью, о которой я мечтал…
Но я их же видел и в других спектаклях
– там они «воевали» в «гражданской
войне» («Как закалялась сталь»),
дрались на шпагах в «эпохе
Возрождения» («Ромео и Джульетта»), и
мне с горечью подумалось: вот стану я
геологом-разведчиком, и это одно – на
всю жизнь. А они, артисты, уже стали «геологами»,
на другой день – «участниками
гражданской войны», на третий –
станут «жителями» другой, далекой и
романтической эпохи… И так – всю
жизнь будут путешествовать по
временам и странам, в разных
профессиях и обличиях, с разными –
такими яркими! – характерами…
Я,
конечно, понимал, что это была всего
лишь игра, но как она походила на
настоящую жизнь…И позавидовал я им, и
родилась мечта – стать актером.
В
фойе театра красовались рисунки
школьников – сцены из спектаклей,
актеры в ролях. Рисунки постоянно
менялись. А я ведь тоже мог рисовать,
даже хотел стать художником…
И я
каким-то чудом преодолел свою
застенчивость и сделал свой первый
решительный шаг к театру – обратился
к заведующей педагогической частью
театра. Сказал просто – что тоже хочу
рисовать артистов. Она дала мне
фотоснимки спектаклей – и я дома
перерисовал их акварелью и цветными
карандашами. Я вложил в рисунки всю
свою душу, захваченную театром.
Рисунки понравились заведующей, она
стала помещать их в общей выставке,
давала мне новые снимки. А когда
узнала, что у меня нет денег на
театральные билеты и я не могу
смотреть все спектакли – она добилась
для меня разрешения свободно
приходить не только на спектакли, но и
на генеральные репетиции, чтобы я мог
видеть то, что потом рисовал.
Я на
всю жизнь благодарен ей, тогда уже
немолодой женщине, тихой,
немногословной, вероятно – тоже
влюбленной в театр…
Однажды
она сказала мне:
– Тебя хочет видеть Зайнаб
Викентьевна Новик.
Это
была актриса-травести, невысокого
роста, утонченного изящества и
красоты, в которой удивительно
сочетались трогательная
женственность и мальчишеское
озорство. Конечно же, она была одной
из наших любимиц...
Наша встреча
состоялась в кабинете заведующей.
Зайнаб
Викентьевна сидела за столом,
напротив меня, рассматривала меня
своими восточно-темными глазами и
расспрашивала – о чем я мечтаю, кем
хочу стать. Мне стыдно было признаться,
что я хочу быть актером, и я сказал:
–
Хочу стать театральным художником.
Она
удивилась:
–
Зачем театральным? У вас так хорошо
получаются лица, с такими живыми
глазами.
И попросила
меня повторить специально для нее
рисунок, который я только что
нарисовал для выставки. Это был ее
портрет из недавней премьеры. Конечно,
я исполнил ее просьбу с особым
настроем и тщательностью…
3
Вторым моим
решительным шагом к будущей профессии
было вступление в драматический
коллектив при Доме художественного
воспитания детей (ДХВД), который
находился на втором этаже того же
здания, где размещался театр.
При вступлении
я прочитал стихотворение Маяковского.
Конечно, был зажат моей проклятой
стеснительностью и читал плохо, но
руководительница коллектива
позволила мне посещать занятия и
репетиции, а весной даже ввела в
спектакль «Таня» Арбузова на
бессловесный эпизод буфетчика-китайца.
Я всего лишь разносил посетителям их
заказы…
На следующем
нашем занятии, когда все вместе
обсуждали прошедший спектакль и
делали друг другу замечания, Нина
Мамаева сказала, указав на меня:
–
А вот он ничего не играл, просто
исполнял работу буфетчика – и
получилось хорошо, правдиво…
Это было первой
похвалой за мое первое участие в «настоящем»
спектакле. Ни за что, конечно, но все-таки…
Нина Мамаева!
После войны она стала знаменитостью,
народной артисткой Советского Союза…
Драматический
коллектив состоял из двух групп –
старшей и младшей. Я, как
десятиклассник, попал в старшую
группу. Руководила ею бывшая актриса
Петухова. Она была внучкой генерала
Кондратенко, героя прославленной
обороны Порт-Артура, но тогда скрывала
свое родство с бывшим царским
генералом. Узнал я об этом уже в 1954
году, когда играл роль ее
замечательного деда в спектакле «Порт-Артур»
в Тюменском облдрамтеатре. А
рассказал мне все это режиссер И.Я.Хасин,
тогда приехавший к нам на работу из
Новосибирска…
Состав нашей
группы был очень талантлив. Но шел 1941
год, в июне началась война, и почти все
эти ребята погибли на фронте.
С одним из
сохранившихся, с Борисом Суховым, я
встретился во Владивостоке во второй
половине пятидесятых годов, – он был
артистом Краевого драмтеатра. Конечно,
вспоминали Новосибирск и наш ДХВД, и я
напомнил ему, как однажды мы вместе
смотрели тюзовского «Скупого»
Мольера, я реагировал бурно,
несдержанно, а он сидел
сосредоточенный и сказал мне тихо:
–
Хочу играть в театре, где бы ставили
одного Мольера…
Такого театра
он не нашел, да и искал ли. Из
Владивостока он уехал в Севастополь,
оттуда в какой-то закрытый город, и там
его путь прекратился…
Когда я сыграл
Яго и Гамлета, я повторил его фразу в
своем варианте: «Хочу играть одного
Шекспира…» Конечно, это был отголосок
нашего мальчишества.
Да, нашим
парням, в основном, не повезло, а из
девушек, кроме Нины Мамаевой, еще одна
попала в знаменитости, сыграв роль
Любки Шевцовой в кинофильме
Герасимова «Молодая гвардия». Инна
Макарова стала в пятидесятых и
шестидесятых годах одной из самых
популярных актрис Советского Союза…
Мой третий
решительный шаг к театру был сделан
уже после войны, когда я добился
демобилизации (молодого офицера не
хотели отпускать из армии) и поступил
в студию при Русском театре города
Дзауджикау (Владикавказа). Привела
меня туда из драмкружка при Доме
офицеров, которым она руководила,
Валентина Александровна Шаванова,
актриса этого театра, заслуженная
артистка СОАССР.
Это произошло
летом 1947 года, и с тех пор театр стал
моим домом, моим жизненным
пространством.
Продолжение
следует...
